Уникальный рассказ мужа Ашальчи Оки о жизни удмуртской поэтессы и выдающегося врача

4 апреля исполняется 120 лет со дня рождения удмуртской поэтессы и врача Акулины (Акилины) Григорьевны Векшиной, литературный псевдоним которой – Ашальчи Оки стал ее вторым именем.
Все 33 стихотворения поэтессы, написанные ею в ранней молодости, стали удмуртскими народными песнями.

Уникальный рассказ мужа Ашальчи Оки о жизни удмуртской поэтессы и выдающегося врача
Виртуальный музей Ашальчи Оки

В 1930-е годы Ашальчи Оки трижды подвергалась аресту по «делу Герда».
– Ты националистка? – спросил ее следователь.
– Да, – сказала она, – я националистка, если считать мою работу на благо своего народа национализмом.
В день рождения поэтессы, 4 апреля, в Граховском районе состоятся посвященные ей традиционные чтения, на которых также будут вручены премии имени Ашальчи Оки. На этот раз они присуждены фольклористу, активному деятелю национального движения Г.Н. Шушаковой и театроведу А.Я. Евсеевой.
Сегодня мы публикуем уникальный документ – рассказ мужа Ашальчи Оки, заслуженного агронома УАССР Ивана Ивановича Карачева, записанный литературоведом А.Г. Шкляевым в селе Алнаши.
(В тексте сохранены грамматические обороты рассказчика. – Прим. ред.)

Знакомство
Лину я впервые встретил в Юкаменске (здесь и далее – село Юкаменское. – Прим. ред.) в 1928 году, в мае, на совещании учителей. Она там должна была читать лекцию о лечении трахомы, а я – по своей работе. Не успела Лина прочитать и половину лекции, как из зала раздался голос: «Лина Григорьевна, о трахоме и всяких болезнях мы еще услышим, а вы бы лучше рассказали о ваших встречах с Маяковским и Есениным!»
Такой просьбе Лина против не была.
Маяковского она слушала во время учебы на рабфаке, когда поэт приезжал в Казань, а в Москве она была как раз во время похорон Есенина. Когда Лина стала говорить о стихах поэта, кто-то из зала опять ее прервал: «Есенина мы не любим, он кабацкий поэт». – «А вы не смешивайте Есенина с есенинщиной, – возразила Лина. – Придет время – Есенина назовут великим поэтом».
После ее горячего выступления Лине долго хлопали, а я был поражен ее словесному искусству и был очень обеспокоен, как же я буду говорить после столь яркой речи. И тема моя была не столь интересна, и сам я не имел опыта говорить перед публикой. Все же как-никак выступил. Но вскоре пришлось перед Линой сильно краснеть. В те времена, как вы представляете, не было общественных столовых. Я был определен к одной учительнице на обед. Пошел к ней, а там – Лина.
– Вот, – говорит моя хозяйка, – у нас новый человек, будет с вами обедать.
– И что же, – смешливо спросила тут Лина, – мне теперь придется обедать за одним столом с таким надутым жуком?
Я обиделся и возмущенно сказал: «Ну, если я вам так не нравлюсь, я выйду и потом приду».
– Ладно, ладно, – возразила Лина. – Я ведь так, шутя-любя. Как я вижу, вы славный парень, понимаю, вы не в настроении. Но ничего, в следующий раз вы выступите лучше, я вас вперед пропущу. О литературе ведь всегда охотно слушают.
Я был готов провалиться сквозь землю. Ну а потом… Потом, вы знаете, мы стали мужем и женой. Я работал в районе, а Лина лечила своих пациентов. И, тем не менее, нас обоих заставляли работать над организацией колхозов. Втянули в работу по раскулачиванию. Все для нас тогда было внове, не все мы даже толком понимали. Да, бывало, поначалу оказывались мы у очень богатых крестьян. Выселяли и думали: все верно. А дальше пошли крестьяне, у которых три-четыре коровы, лошади, есть и другая живность, дом большой – если только по бумагам смотреть, вроде бы богатые, но ведь и семьи большие. Когда таких раскулачивали, Лине становилось совсем дурно. Мне приходилось за жену заступаться. Обратился к начальству: как так, у нас единственный доктор, и мы ее используем на такой работе, тем более она беременна. Все же вняли моей просьбе и Лину освободили.
В 1930 году в Юкаменске были тревожные дни. Из-за перегибов в деле коллективизации возникла конфликтная ситуация. Прежде всего, верующие женщины окружили здание церкви. Следует заметить: в помещении церкви располагался тогда райисполком. Его работники, недооценив ситуацию, стали собравшимся грозить наказанием. Понятно, что обозленные люди еще больше распалились, стали в окна кидать камнями, искали повод и на нас с Линой напасть. В те дни Лине стало совсем плохо. Вскоре она родила, и нам разрешили уехать в Алнаши. Здесь навсегда и остались. Да и в Алнашах всякое бывало…
После пребывания под арестом в Кирове и Горьком Лину в 1939 году направили на стажировку в Одессу, к знаменитому профессору Филатову. Лина и по умениям, и по знаниям понравилась Филатову. Как правило, перед операцией Филатов на 15 – 20 минут устраивал себе отдых. Отдых заключался в том, что профессор цитирует какое-нибудь стихотворение и обращается к медсестрам: чьи это строки? Чаще всего угадывала Лина, и Филатов говорил: «Векшина все знает, Векшина молодец – не только свою работу, но и литературу знает!»

Советский врач может все
После возвращения Лина еще года полтора делала операции на глаза, до начала войны.
На фронт Лину призвали на второй же день войны. Лина обрадовалась этому: значит, ей все же доверяют лечить солдат. За войну через руки Лины прошли тысячи раненых. В 1944 году Лина приезжала в отпуск. Ей здесь предлагали остаться в лагере военнопленных в Можге, но все же Лина предпочла фронт и до конца войны оставалась там. Даже после войны до 20 ноября задержалась в Польше, в городе Лодзь. Там тоже ей доставалось, и Лодзь она чаще всего вспоминала. Был там у нее такой смешной случай. Пришел в штаб поляк, говорит: в городе женщина не может родить. Поляк просит помощи. Лина согласилась, дали ей сопровождающего солдата: мало ли что может случиться в чужом городе. Лина помогла женщине, и слава о докторе из России моментально разошлась по городу. И в штаб опять пришли поляки. Так и так, обращаются они к Лине, в конце города никак не может разродиться корова. «Да ведь я, – говорит Лина, – не ветфельдшер, я врач». – «Мы знаем, – говорят те, – но вы все можете». И опять Лине пришлось идти и помогать. И поляки потом говорили: советские врачи все могут…
Лину очень многие уважали. Только от трахомы она вылечила около шести тысяч людей. После войны это было. В очень голодный год. Явился к нам татарин, очень-очень старый. Принес мед в глиняном горшочке. Лина не берет. Татарин говорит: «Всю войну я молился Аллаху, чтобы Векшина осталась жива. Она мне глаза спасла и жизнь вернула».
В 1953 году мы вселились в новый дом, и Лина в огороде посадила две березки.
– Зачем, – спросил я, – зачем обязательно две?
– Одна, – ответила она, – это наш сын, а другая – его жена.
– А если не приживутся? Что ты тогда скажешь? Это не будет нехорошим знаком?
– Думаю, что приживутся.
Через год Лина на дороге подобрала кривую и корявую березку и посадила ее в огороде. Кто-то, видно, потерял или бросил. Наверное, бросил. Больно уж она была неказистая.
– Зачем такую тощую березу надо было посадить?! Унижаешь честь мою, агронома. Оставь ее, она брошенная, я принесу стройную и красивую.
– Что ж, – сказала Лина, – мы ведь тоже когда-то были брошенными. Я приучена жалеть таких.

«Мы скоро с тобой расстанемся»
В 1958 году в Ижевске проходило совещание по борьбе с трахомой. Лине там вручили орден «Знак почета» и подарили часы. Лина встала за трибуну, поблагодарить, а слова найти не может. Тогда секретарь обкома Суетин взял ее за руку, посадил рядом с собой в президиум и сказал на весь зал: «Хорошо, мы о вас все знаем».
В последние годы Лина вновь хотела вернуться в литературу. Вышла ее книга с прежними стихами. Много читала. Особенно нравился ей Достоевский. Часто к нам заходил Геннадий Красильников (писатель, классик удмуртской литературы. – Прим. ред.). Звонил он и тогда, когда переехал в Ижевск. Друзьям и близким своим говорил: «У меня две матери – одна по крови, по роду, другая – по литературе». Она была первым читателем первых рассказов Красильникова.
Уже чувствуя конец своей жизни, Лина однажды спела песни на слова своего любимого поэта Сергея Есенина «Отговорила роща золотая» и «Не жалею, не зову, не плачу…» и, прислонясь ко мне, сказала: «Мы скоро с тобой расстанемся».
Перед уходом из жизни она сообщила свою просьбу: чтобы после похорон на могиле спели «Песню о тревожной молодости» и ее собственную песню «Мон тодам ваисько…» («Я тебя вспоминаю»).
Так и сделали…»

Опубликован в газете "Московский комсомолец" №0 от 30 ноября -0001

Заголовок в газете: Женщина, которая стала легендой

Что еще почитать

В регионах

Новости региона

Все новости

Новости

Самое читаемое

Автовзгляд

Womanhit

Охотники.ру